Jakiego rodzaju jest wyraz кофе — ciekawe pytanie

Пётр Силаев обсуди́л с изве́стным лингви́стом Ири́ной Левонтиной, а́втором неда́вно вышедшей кни́ги «О чём речь?», как меня́ется речь носи́телей ру́сского языка́ под влия́нием пропага́нды и атмосфе́ры не́нависти.
В предисло́вии кни́ги «О чём речь?» напи́сано, что вы рассма́триваете её как бо́лее серьёзную, чем ва́ша предыду́щая, «Ру́сский со словарём». В чём проявля́ется э́та серьёзность?

В двух отноше́ниях. Во-пе́рвых, она́ по настрое́нию не така́я весёлая. Пе́рвая кни́га вышла пять лет наза́д, и она́ отража́ла то мироощуще́ние, кото́рое у меня́ и у мно́гих из нас бы́ло начина́я с 90-х годо́в и конча́я нача́лом двухты́сячных. А вышедшая сейча́с дово́льно си́льно отлича́ется по тона́льности: гора́здо ме́ньше наде́жд, весе́лья, легкомы́слия, бо́льше како́го-то… огорче́ния и разочарова́ния.

Э́то настрое́ние ка́к-то в филоло́гии ру́сского языка́ проявля́ется?

Моя кни́жка называ́ется «О чём речь?», и её основна́я иде́я в том, что язы́к неотдели́м от жи́зни. В языке́ проявля́ется абсолю́тно все, и е́сли посмотре́ть на наш язы́к, мо́жно все узна́ть о на́шей жи́зни. Отдели́ть одно́ от друго́го соверше́нно невозмо́жно.

То есть язы́к стал мрачне́е, тоталита́рнее? Что произошло́ с ним за э́то вре́мя?

Языковы́е проце́ссы, как и проце́ссы в о́бществе, в како́й-то сте́пени дви́нулись в обра́тном направле́нии. Наприме́р, в про́шлой кни́жке опи́сывались языковы́е измене́ния, кото́рые происхо́дят с це́лой гру́ппой слов, свя́занных с самооце́нкой челове́ка. С успе́хом, с иде́ей что когда́ челове́к чего́-то добыва́ется — э́то хорошо́, по кра́йней ме́ре не обяза́тельно пло́хо. Э́то но́вая иде́я для ру́сской культу́ры, в кото́рой мно́го десятиле́тий цари́л культ скро́мности: челове́к не до́лжен себя́ выпя́чивать, а успе́х не явля́ется тако́й уж ва́жной экзистенциа́льной це́нностью. Слова, кото́рые бы́ли ну́жны — самоуве́ренность, самонаде́янность, апло́мб, амби́ции, преуспева́ющий, — име́ли негати́вные коннотации. Но постепе́нно, с девяно́стых годо́в, э́то начина́ет меня́ться, появля́ется це́лый пласт ле́ксики, наприме́р, выраже́ние «успе́шный челове́к», кото́рого про́сто ра́ньше не́ было. Сло́во «амби́ция» переста́ло ассоции́роваться с чем-то плохи́м, как и сло́во «карье́ра», и да́же сло́во «карьери́ст» ста́ло ме́нее осужда́ющим. Та́кже мо́жно уви́деть но́вые це́нности, свя́занные с о́бществом потребле́ния: шо́пингом, гламу́ром, креати́вом. Э́ти слова о́чень бу́рно вто́рглись в на́шу речь, ста́ли стра́шно популя́рными. Появи́лась иде́я, что челове́к истоскова́лся по норма́льной жи́зни, по благополу́чию, хо́чет, что́бы кругом была́ краси́вость, обихо́дная ежедне́вная прия́тность.

В но́вой кни́ге то́же есть разде́лы, посвящённые движе́нию в э́ту сто́рону, в ча́стности, в сто́рону общеевропе́йских це́нностей. Когда́ мы сейча́с хоти́м похвали́ть челове́ка, мы говори́м: он о́чень адеква́тный, вменя́емый. Э́ти прилага́тельные — адеква́тный и вменя́емый — в таки́х значе́ниях ра́ньше не испо́льзовались. Э́то соверше́нно но́вая вещь — иде́я, что когда́ челове́к про́сто ведёт себя́ в ра́мках психи́ческой но́рмы и с ним мо́жно име́ть де́ло, — э́то само́ по себе́ уже це́нность. Причём ва́жно, что когда́ челове́ка руга́ют идио́том, крети́ном, дурако́м — э́то обы́чно, во всех языка́х э́то соверше́нно станда́ртное явле́ние. А вот когда́ в ка́честве похвалы́ испо́льзуется указа́ние на психи́ческую норма́льность — э́то уже но́вое для нас, э́то движе́ние в сто́рону це́нностей но́рмы, комфо́рта, благополу́чия.

А что сейча́с?

А сейча́с хлы́нул пото́к совсе́м други́х языковы́х средств, о кото́рых не о́чень да́же хочется писа́ть. Цари́т ди́скурс оби́ды, угрю́мой вражде́бности и ксенофобии. Общее настрое́ние, коне́чно, бо́лее печа́льное. Но не то что́бы ста́рых проце́ссов бо́льше нет, ведь язы́к про́сто так не собьешь. Я как раз о́чень наде́юсь, что раз уж э́ти проце́ссы иду́т, они́ бу́дут развива́ться в языке́, и язы́к да́же про́тив жела́ния люде́й ка́к-то изме́нит их созна́ние. Но кни́жка бо́лее серьёзная не то́лько поэ́тому. Она́ чуть бо́лее лингвисти́ческая, в ней не́сколько бо́льше нау́ки. Там говори́тся о том, что тако́е перформативность и́ли лекси́ческие фу́нкции, наприме́р. В связи́ с описа́нием конкре́тных слу́чаев. И́менно не вообще́ расска́зывается о лингви́стике, а опи́сывается како́й-то языково́й ка́зус — и де́лается э́кскурс в лингви́стику, что́бы его́ объясни́ть.

Вы счита́ете, что изуче́ние грамма́тики дисциплини́рует, вво́дит совреме́нного ру́сского челове́ка в бо́лее вменя́емое ру́сло?

Не грамма́тики, а лингви́стики. Ва́ша огово́рка о́чень показа́тельна. В си́лу ра́зных причи́н, в ча́стности, структу́ры на́шего шко́льного образова́ния и содержа́ния предме́та «ру́сский язы́к», у люде́й сложи́лось представле́ние о лингви́стике как о нау́ке про то, как пра́вильно ста́вить запяту́ю и как пра́вильно склоня́ть числи́тельные, вообще́ «как пра́вильно». Э́то далеко́ не са́мая ва́жная часть лингви́стики. Лингви́стика — э́то нау́ка о языке́, нау́ка о том, как лю́ди с по́мощью языка́ генери́руют, трансли́руют смы́слы, как мы возде́йствуем друг на дру́га. В свои́х кни́гах я как раз пыта́юсь показа́ть, что как пра́вильно ста́вить ударе́ние и како́го рода сло́во ко́фе — э́то интере́сный вопро́с, но далеко́ не са́мый ва́жный. Ва́жно — э́то как мы ино́й раз не мо́жем поня́ть речь друг дру́га.

Сейча́с существу́ет ка́лька «граммати́ческий наци́зм». Вам не ка́жется, что и́менно в после́днее вре́мя, в после́дние лет 20, граммати́ческий наци́зм расцвёл бу́рным цве́том в Росси́и, что э́то постперестроечное явле́ние?

Э́то постперестроечное явле́ние, но сейча́с про́сто ещё уху́дшилось владе́ние но́рмами. Лю́ди пи́шут с оши́бками, лю́ди ме́нее пра́вильно говоря́т, телеви́зор уже не явля́ется исто́чником языково́й но́рмы и так да́лее. Э́то вызыва́ет проте́ст, кото́рый мо́жет приня́ть таку́ю фо́рму. Но я, вообще́-то, к «граммар-наци́зму» отношу́сь не о́чень хорошо́. Потому́ что обы́чно говоря́т, что вот, мол, ты непра́вильно поста́вил ударе́ние, лю́ди, кото́рые мало что зна́ют о языке́. Они́ вы́учили како́й-то спи́сок «как не на́до говори́ть»: ко́фе, оде́ть-наде́ть, звОни́шь, лОжишь и т.д. — и счита́ют, что на э́том основа́нии име́ют пра́во на то, что́бы всех терроризи́ровать. Бо́лее сло́жные ве́щи э́ти лю́ди не понима́ют. Не понима́ют, в ча́стности, что но́рмы мо́гут меня́ться.

Вот с ко́фе — они́ поднима́ют э́тот вопро́с на принципиа́льную высоту́, но де́ло все в том, что вариати́вность рода ко́фе была́ всегда́. Ещё в словаре́ Ушакова, кото́рый выходи́л в середи́не тридца́тых годо́в, ука́зано, что э́то сло́во мужско́го рода, но в разгово́рной ре́чи допустим сре́дний. Лю́ди, кото́рые ра́туют за ко́фе мужско́го рода, соверше́нно не зна́ют, что сло́во метро́ бы́ло то́же мужско́го рода когда́-то: «Метро́ сверкну́л пери́лами дубо́выми…» в пе́сенке Утесова.

У вас есть о́чень хоро́шая фра́за в кни́ге — что существу́ет не́кий «небе́сный Розенталь»…

Как раз нет, не существу́ет! Лю́ди ду́мают, что существу́ют каки́е-то абсолю́тные но́рмы, что они́ запи́саны на скрижа́лях «небе́сного Розенталя» (Д. Э. Розенталь — а́втор са́мых изве́стных спра́вочников и посо́бий по ру́сскому языку́. — Прим. ред.) и что на́до то́лько посмотре́ть и узна́ть. На са́мом де́ле но́рмы меня́ются, варьи́руют. О́чень ча́сто, когда́ чита́ешь каку́ю-нибу́дь ле́кцию, лю́ди спра́шивают: ну вот тако́е-то сло́во — како́е там ударе́ние? Я говорю́, что есть ста́ршая но́рма, мла́дшая но́рма, не́которые словари́ тако́е-то ударе́ние называ́ют допусти́мым, не́которые — недопусти́мым. И лю́ди стра́шно раздража́ются, спра́шивают: и всё-таки, а как на са́мом де́ле пра́вильно?!
Мо́жет быть, э́то свя́зано с отноше́нием к языку́ как к латы́ни в дореволюцио́нной гимна́зии? Что э́то не́кий предме́т, дисциплини́рующий созна́ние.

Э́то ве́рно, но ведь латы́нь — э́то мёртвый язы́к. Живы́е языки́ меня́ются — и меня́ются на протяже́нии жи́зни одного́ поколе́ния. До после́днего вре́мени орфоэпи́ческие словари́ сохраня́ли давно́ уже практи́чески не существу́ющие ударе́ния как еди́нственно допусти́мые: фО́льга, гренкИ́, кетчУ́п, знамени́тый йо́гУрт — мо́жно бы́ло прожи́ть жизнь и никогда́ не услы́шать э́того ударе́ния, а слова́рь допуска́л то́лько его́.

А вам не ка́жется, что совреме́нная но́рма ру́сского языка́ ка́к-то о́чень си́льно расползла́сь? Есть ощуще́ние, что э́то дух вре́мени тако́й, дух постмодерна. В совреме́нной коммуника́ции слова превраща́ются в слова-си́мволы, стано́вятся всё бо́льше привя́заны к каки́м-то отде́льным ма́леньким конте́кстам.

Когда́ э́то бы́ло по-друго́му? Бахтин ещё говори́л: «Сло́во пахнет конте́кстами». Е́сли мы возьмем сло́во «надры́в», наприме́р, оно́ по́мнит все свои́ конте́ксты. Каки́м оно́ бы́ло у Достоевского, у Леони́да Андреева, каки́е оно́ име́ло ассоциа́ции. Э́то норма́льное явле́ние.

Де́ло все в том, что мно́гие проце́ссы сейча́с, во-пе́рвых, ста́ли намно́го нагля́днее, а во-вторы́х, иду́т быстре́е — опя́ть же, за счёт техноло́гий. Ска́жем, существу́ет како́е-то руга́тельство, негати́вно-оце́ночное сло́во. Санкюло́ты («бесштанники»), наприме́р. Да́льше о́чень ча́сто са́ми э́ти лю́ди поднима́ют его́ на щит, начина́ют себя́ так называ́ть, у сло́ва появля́ются свои́ положи́тельные коннотации. Тепе́рь таки́е проце́ссы, кото́рые всегда́ прису́тствовали в языке́, происхо́дят со стра́шной ско́ростью. Появля́ется сло́во «укро́п» как негати́вно-оце́ночное — но буква́льно за считаные неде́ли оно́ стано́вится самоназва́нием, обраста́ет положи́тельными ассоциа́циями, появля́ются наши́вки с укро́пом и так да́лее. Таки́е проце́ссы абсолю́тно универса́льны, но благодаря́ интерне́ту сло́во, появи́вшись в како́м-то значе́нии, че́рез секу́нду стано́вится изве́стным миллио́нам люде́й, появля́ются миллио́ны словоупотребле́ний. Но́вое — э́то ди́кая ско́рость.

Мне ка́жется, э́то о́чень си́льно осложня́ет коммуника́цию. Мы говори́м на одно́м и том же языке́, но одни́ми и те́ми же слова́ми ра́зные гру́ппы о́бщества посыла́ют соверше́нно ра́зные посла́ния друг дру́гу. Э́то де́лает обще́ние невозмо́жным.

Почему́ обще́ние невозмо́жно? Как раз для того́, что́бы э́то обще́ние бы́ло возмо́жно, на́до научи́ться говори́ть о языке́. Не то́лько в те́рминах «пра́вильно — непра́вильно», а на́до научи́ться сра́внивать свои́ слова, сра́внивать свои́ ассоциа́ции, сра́внивать то, что ра́зные лю́ди вкла́дывают в то и́ли ино́е сло́во. Сейча́с, когда́ возника́ет како́е-то недопонимание, лю́ди де́лают вы́вод, что мы ра́зные, взаимопонима́ние невозмо́жно. А хорошо́ бы, что́бы они́ сде́лали из э́того вы́вод, что на́до посмотре́ть — мо́жет быть, мы про́сто по-ра́зному говори́м, по-ра́зному понима́ем слова?

Но, допустим, у двух люде́й соверше́нно ра́зные ру́сские языки́. У них ра́зная символи́ческая систе́ма вокру́г практи́чески всех слов. И тут, на мой взгляд, о́чень ва́жно нали́чие общей платфо́рмы, на кото́рой они́ могли́ бы встре́титься, — я говорю́ о кодифици́рованном ру́сском языке́. Том, кото́рым вы занима́етесь в Институ́те им. Виноградова.

Коне́чно, кодифици́рованный ру́сский язы́к — э́то прекра́сно: чем лу́чше челове́к владе́ет речевы́ми но́рмами, тем лу́чше. Тем не ме́нее о́чень ва́жно уме́ть обсуди́ть смысл каки́х-то слов, кото́рые лю́ди употребля́ют. Ча́сто лю́ди руга́ются, не понима́я, что они́ вкла́дывают про́сто ра́зный смысл в сло́во. Наприме́р, толера́нтность. Лю́ди гото́вы друг дру́га уби́ть по по́воду толера́нтности. При э́том оди́н под толера́нтностью понима́ет одно́, а друго́й — соверше́нно друго́е. Е́сли бы они́ останови́лись и сказа́ли: погоди́, дава́й снача́ла обсу́дим, что мы понима́ем под э́тим сло́вом, то, мо́жет быть, оказа́лось бы, что противоре́чия не таки́е уж непримири́мые.

Заче́м тогда́ нужна́ кодифика́ция, е́сли все даётся в у́зусе обще́ния?

Потому́ что так устро́ена культу́ра. Культу́ра предполага́ет определённые но́рмы, ча́сто нелоги́чные, ча́сто про́сто традицио́нно сложи́вшиеся. Когда́ лю́ди выступа́ют по ра́дио, по телеви́дению, мы мо́жем ожида́ть, что они́ бу́дут говори́ть не абы́ как (э́то меша́ет восприя́тию), а в соотве́тствии с литерату́рной но́рмой. Э́то создаёт и культу́рную прее́мственность.

Как бу́дет эволюциони́ровать ру́сский язы́к? Каки́ми мо́гут быть предсказа́ния на, допустим, ближа́йшие 10 лет? Вы сказа́ли, что э́то зави́сит в том числе́ от полити́ческого конте́кста.

Ко́е-что зави́сит, ко́е-что не зави́сит. Я как раз наде́юсь, что смысловы́е проце́ссы, уже будучи запу́щены, бу́дут развива́ться да́же незави́симо от полити́ческой реа́льности и да́же помо́гут впосле́дствии её измени́ть.

Но есть какая-то о́бщая дина́мика? Каки́е морфе́мы бу́дут домини́ровать, каки́е приста́вки бу́дут выда́вливать други́е приста́вки?

Э́то о́чень интере́сно. Мо́жно заме́тить экспа́нсию како́го-нибу́дь предло́га — э́то происхо́дит десятиле́тиями, вне зави́симости от каки́х-ли́бо обстоя́тельств. Ска́жем, э́то активиза́ция предло́га «по». Э́то отмеча́лось давно́, ещё до вся́кой перестро́йки: «договори́лись по крыла́тым раке́там». В ста́рых рабо́тах приво́дится за́пись разгово́рной ре́чи: «Так, а тепе́рь дава́й по тво́ему пальто́». У «по» бы́ли други́е значе́ния, и вдруг он вы́скочил и стал вытесня́ть други́е предло́ги.

И́ли сейча́с распространя́ется, осо́бенно в ре́чи молодёжи, констру́кция «то что» на ме́сте станда́ртного «что» (говори́ли о том, то что…; потому́, то что…). Э́то тру́дно объясни́ть вне́шними фа́кторами: в языке́ вдруг что́-то ста́ло происходи́ть с сою́зом «что». Почему́-то языку́ так захотелось. И тако́е происхо́дит постоя́нно.

А есть и ве́щи бо́лее о́бщие. Наприме́р, с середи́ны XX ве́ка и́ли да́же ра́ньше идёт проце́сс, кото́рый называ́ется «тенде́нция к аналити́зму». Э́то когда́ стано́вится бо́льше констру́кций с неизменя́емыми, в ча́стности, несклоня́емыми, слова́ми. «Пемолюкс гель со́да эффе́кт» — четы́ре имени́тельных падежа́ подря́д! Ра́ньше тако́е бы́ло вообще́ невозмо́жно. Я по́мню, оди́н колле́га приехал из эмигра́ции в Москву́ и уви́дел «Арба́т Прести́ж». Он стра́шно хохота́л. Для люде́й, кото́рые до́лго жи́ли без конта́кта с ру́сским языко́м, «Актимель мали́на клю́ква», «сала́т-бар» — э́то соверше́нно неру́сские констру́кции. Мы говори́м о сло́жных проце́ссах, они́ происхо́дят отча́сти под влия́нием англи́йского, но влия́ние быва́ет эффекти́вным, то́лько когда́ оно́ встреча́ет како́й-то субстра́т, не́кий вну́тренний проце́сс в языке́ и совпада́ет с направле́нием э́того влия́ния. Об э́том писа́ли ещё и в середи́не XX ве́ка: аналити́ческое прилага́тельное «цвет беж», «цвет крем» — э́то ещё у Маяковского. Назва́ние расска́за Чехова ра́ньше всегда́ чита́ли как «Пала́та но́мер шесто́й». Сейча́с прочту́т «Пала́та но́мер шесть».

Причи́ны?

Не ну́жно приду́мывать лока́льные причи́ны, э́то по́лная ерунда́. Язы́к — о́чень сло́жный объе́кт: в значи́тельной сте́пени он устро́ен как объе́кт приро́дный и в значи́тельной — как культу́рный. Наприме́р, сейча́с ударе́ние «звОни́шь» счита́ется чем-то стра́шным — и таковы́м явля́ется, так обы́чно говоря́т малокульту́рные лю́ди. Но э́то проявле́ние общей тенде́нции: наприме́р, «вари́ть» — «себе́ ва́рИшь» у Пу́шкина. Сейча́с говоря́т «вА́ришь», и никто́ не счита́ет э́то катастро́фой. А вот глаго́л «звони́шь», в кото́ром проявля́ется абсолю́тно та же са́мая тенде́нция, вдруг попа́л в центр обще́ственного внима́ния и оказа́лся о́чень ва́жным — лечь костьми, но сохрани́ть ста́рое ударе́ние да́же вопреки́ общей граммати́ческой тенде́нции.

Язы́к меня́ется: оши́бки, кото́рые раздража́ют гра́мотных люде́й, пото́м постепе́нно стано́вятся ча́ще, ста́рая но́рма ухо́дит, и да́льше, когда́ мы э́тот но́вый вариа́нт слы́шим уже от культу́рных люде́й, начи́танных, мы ду́маем, что на́до и в словаре́ написа́ть — мол, э́то допусти́мо. А быва́ет так, что оши́бка до́лго так и де́ржится и́менно как оши́бка: тенде́нция недоста́точно сильна́ и́ли же у сло́ва сли́шком си́льная культу́рная охра́нная гра́мота, как у ко́фе, наприме́р. Представле́ние о том, что мужско́й род ко́фе — э́то после́дний бастио́н цивилиза́ции, так си́льно, что, я ду́маю, э́той но́рме в обозри́мом бу́дущем ничего́ не грози́т.

А вас ли́чно каки́е оши́бки бо́льше всего́ раздража́ют?

У челове́ка отноше́ние к ра́зным слова́м о́чень субъекти́вное. Е́сли мы каку́ю-то необы́чную языкову́ю фо́рму слы́шали от свои́х родны́х, люби́мых люде́й при прия́тных обстоя́тельствах, нам э́то скоре́е симпати́чно. Е́сли же мы э́то узна́ли при неприя́тных нам обстоя́тельствах, от отврати́тельных люде́й, э́то вызыва́ет у нас раздраже́ние. Э́то каса́ется и оши́бок, потому́ что есть оши́бки, кото́рые ка́жутся нам да́же ми́лыми. Како́е-нибу́дь «показалося»: е́сли мы э́то услы́шим от малообразо́ванных люде́й, нас э́то раздража́ет, мы ду́маем, что э́то при́знак стра́шной некульту́рности. А друго́й челове́к слы́шал э́то от Лотмана, от Сахарова, носи́телей ста́рой интеллиге́нтной но́рмы, кото́рые так и говори́ли: «оказалося», «получилося». Тогда́ э́то бу́дет уже прия́тный архаи́зм.

Меня́ ча́сто раздража́ет како́е-то сло́во, но я обы́чно понима́ю, что э́то в си́лу тех и́ли ины́х причи́н. Наприме́р, меня́ о́чень раздража́ет «о том… то что». Одна́ко вот есть сейча́с но́вая популя́рная констру́кция «журнали́сты таки́е журнали́сты». Она́ мне нра́вится. Я понима́ю, в чём здесь иде́я, в како́м ря́ду э́та констру́кция нахо́дится, сама́ э́то испо́льзую с удово́льствием. Наш язы́к о́бщий, но при э́том принадлежи́т ка́ждому. Он не существу́ет в отде́льном простра́нстве, а явлен нам в ре́чи ка́ждого отде́льного челове́ка.